Тютчев молчание стих с ударениями

Анализ стихотворения «Silentium!» Ф.И. Тютчева

Сегодня мы проанализируем стихотворение Ф. И. Тютчева «Silentium!».

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи,-
Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью — и молчи.

Стихи Тютчева всегда выделялись тем, что они писались для себя, а не для публики. Поэт не старался удовлетворить публику. Для него это было что-то вроде личного дневника. Но благодаря одному из его товарищей, сегодня мы можем наслаждаться его замечательной и очень личной поэзией.

Данное стихотворение появилось в 1830 году. Оно называется «Silentium!», что в переводе означает «Молчание!» или «Молчи!». Произведение часто переписывалось из-за того, что для Тютчева оно было особенно важным.

Свадьба с Элеонорой Петерсон послужила вдохновением для написания этого произведения. Поэт был без ума влюблён в прекрасную немку и в момент их отношений был поистине счастлив.

Тютчев был сдержанным и спокойным человеком. Эти качества многие воспринимали как отрешённость и холодность и чтобы убедить невесту в искренности своих чувств и открыться ей, он показал ей эту исповедь, где признался, что таит эмоции и мысли, дабы не опошлить их неосторожным словом или делом. Так невеста лучше поняла его романтичную и стеснительную душу.

Данное стихотворение – чистейшая философская лирика. Размышление о необходимости предохранять свой внутренний мир от внешнего. Чтобы жить в гармонии со своим я, нужно таить чувства и мысли от других людей.

Стихотворение служит наставлением к самому себе. Молчи, не показывай свою душу никому. Пускай твои чувства будут в глубине твоей души, пусть они рождаются и умирают как звёзды ночью, любуйся ими, но никому не доверяй. Эта мысль позже обретёт новую жизнь в стихотворении «Не выходи из комнаты. Не совершай ошибку» Иосифа Бродского, анализ которого есть на моём канале.

Как твоему сердцу рассказать о своих чувствах? Как тебя может понять другой человек? А сможет ли он понять тебя правильно? Эти вопросы — главное о чём думает такой стеснительный человек как Тютчев.

Всё что ты скажешь, могут понять неправильно, а значит точно поймут неправильно. Всё что сказано, заведомо не то, что ты думаешь. «Взрывая, возмутишь ключи» пытаясь объясниться или роя глубоко, замутишь ключи правды своей мысли грязью домыслов других людей. «Питайся ими (и чувствами, и мечтами) — и молчи» — не выказывай своих мыслей и чувств перед другими, проживай их сам внутри себя.

Главное, что тебе надо уметь — это жить внутри себя самого. В твоей душе целый мир. Мир твоего сознания, волшебных мыслей и таинственных рассуждений. Но ты можешь оглушить их светом внешнего мира, его шумом. Внимай пенью мира вне тебя, но помни главный зарок, молчи!

Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5cad11e7084e0800aff64a26/analiz-stihotvoreniia-silentium-fi-tiutcheva-5cb0f89df21f6200b3ceddf1

Silentium! (Тютчев)/ПСС 1987 (СО)

Silentium ! [2]

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходя́т оне
5 Безмолвно, как звезды́ в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?

10 Мысль изрече́нная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей

15 Таинственно-волшебных дум;
Их оглуши́т наружный шум,
Дневные разгоня́т лучи, —
Внимай их пенью — и молчи.

Источник статьи: http://ru.wikisource.org/wiki/Silentium!_(%D0%A2%D1%8E%D1%82%D1%87%D0%B5%D0%B2)/%D0%9F%D0%A1%D0%A1_1987_(%D0%A1%D0%9E)

Тютчев молчание стих с ударениями

Из комментов к моему опросу об ударениях в тютчевском «Silentium!» обнаружилось, что некоторым читателям более привычна другая редакция — без сомнительных ударений и ритмически гладкая, вся выдержанная в четырёхстопном ямбе.
Там, в частности, вместо «Встают и заходят оне» — «И всходят, и зайдут оне»; вместо «Дневные разгонят лучи» — «Дневные ослепят лучи».
Там же вместо «Безмолвно, как звезды в ночи» — «Как звезды ясные в ночи».

Порывшись яндексом, выяснил, что это так называемая «сушковско-тургеневская» редакция — из некрасовского «Современника» 1854 г., повторённная в том же году в первом прижизненном сборнике — «Стихотворения Ф. Тютчева» (подготовленного И.С. Тургеневым).
Кроме того, существует редакция первой публикации — в газете «Молва» (интересный, кстати, контраст с тютчевским заголовком) в 1833 году. В этой первой публикации 4 — 5 ст.: «Встают и кроются оне, // Как звезды мирные в ночи» — четырёхстопный ямб. Предпоследняя же строка: «Разгонят дневные лучи». Т.е. опять загвоздка с ударением — теперь уже в слове «дневные». При том, что в остальном эта редакция ритмически гладкая. Или «днЕвные» — архаичный вариант ударения? (Даль не под рукой, проверить сейчас не могу, а в известных мне сетевых версиях словарей ударения обычно опущены.) [Upd. Вопрос снят — мне тут в комментах подсказывают из Пушкина: «Погасло днéвное светило».]
Приведённая же мною в тексте опроса (трудная в ритмическом отношении) редакция «Silentium!» соответствует хранящемуся в РГАЛИ автографу, давным-давно уже считается основной (начиная с 1930-х гг.) и воспроизводится в таком качестве в большинстве серьёзных изданий. Она практически совпадает с редакцией пушкинского «Современника» 1936 г. (За вычетом, как я понял, какой-то опечатки в 3-й от окончания строке, не относящейся к числу ритмически трудных.)

В примечаниях К. Пигарева и А. Николаева к «Собранию стихотворений» (М., 1980) читаем:
«В изд. 1854 года стихотворение вошло в так называемой «сушковско-тургеневской» редакции, в которой были выправлены стихи, выпадавшие из ямбической схемы. Аналогичным изменениям стихотворение подверглось, видимо, и при первой публикации».

Таким образом, похоже, Пушкин был единственным из прижизненных редакторов Тютчева, решившимся напечатать «странную» авторскую редакцию без правки.

Названные три редакции несколько расходятся ещё в ряде строк, но эти расхождения я здесь не привожу, поскольку на стихотворном метре они не отражаются (везде — четырёхстопный ямб). Посмотреть и сопоставить их можно, например, в этом собрании (книжных выходных данных я, к сожалению, пока не могу найти на этом сайте) .

Там же — примечания К.П., — т.е., очевидно, К. Пигарева. Приведу некоторые фрагменты.

При жизни поэта его стихотворения были дважды выпущены отдельными изданиями — в 1854 и 1868 гг. В кратком предисловии к первому из них И.С. Тургенев писал: «Получив от Ф.И. Тютчева право на издание его стихотворений, редакция «Современника» поместила в этом собрании и те стихотворения, которые принадлежат к самой первой эпохе деятельности поэта и теперь были бы, вероятно, им самим отвергнуты. Но мы сочли за лучшее дать публике издание по возможности полное» (курсив наш. — К.П.).
Подчеркнутые нами слова явно указывают на то, что не только текст, но даже и самый состав сборника не был утвержден автором, не принимавшим непосредственного участия в его подготовке.
Такая же судьба постигла и второе прижизненное издание стихотворений Тютчева. Оно было выпущено И.С. Аксаковым и И.Ф. Тютчевым, сыном поэта.
«Не было никакой возможности, — рассказывал позднее И.С. Аксаков, — достать подлинников руки поэта для стихотворений, еще не напечатанных, ни убедить его просмотреть эти пьесы в тех копиях, которые удалось добыть частью от разных членов его семейства, частью от посторонних. Между тем некоторые из этих копий были ошибочны или несогласны между собой. Пришлось выбирать лучшие и печатать без всякого участия со стороны автора. Мало того, ему было доставлено оглавление всей предполагавшейся книжки; оно пролежало у него месяц и было возвращено — не просмотренное; он даже и не взглянул в него».
Правда, когда книжка уже была отпечатана, поэт потребовал изъятия из нее нескольких стихотворений, по причинам исключительно личного характера, и в письме к дочери, Е.Ф. Тютчевой, высказал недовольство составом сборника в целом.
В результате подобного отношения Тютчева к тому, как осуществлялась подготовка обоих изданий, помещенный в них текст не свободен от разного рода случайных погрешностей, а порою и от заведомой редакционной правки. Текст издания 1868 г. был post factum осужден самим поэтом, который назвал его «списком безобразным» (см. его стихотворение «Михаилу Петровичу Погодину»).

Из примечаний К. Пигарева и А. Николаева:
«Стихотворение [«Михаилу Петровичу Погодину»] было написано на форзаце экземпляра изд. 1868, подаренного Тютчевым публицисту и историку М.П. Погодину (1800 — 1875). Посылая Погодину 30 августа 1868 года новую редакцию стихотворения, Тютчев писал: «Простите авторской щепетильности. Мне хотелось, чтобы по крайней мере те стихи, которые надписаны на ваше имя, были по возможности исправны, и потому посылаю вам их вторым изданием»».

Михаилу Петровичу Погодину

Стихов моих вот список безобразный —
Не заглянув в него, дарю им вас,
Не совладал с моею ленью праздной,
Чтобы она хоть вскользь им занялась.

В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут.
О чем же хлопотать? Рука забвенья
Как раз свершит свой корректурный труд.

Ещё из примечаний К. Пигарева.

1. Самые ранние редакционные исправления, наблюдающиеся в стихах Тютчева, принадлежат Н.А. Некрасову. Перепечатывая полностью в своей статье о Тютчеве двадцать четыре стихотворения поэта из «Современника» 1836 — 1840 гг., Некрасов, руководствуясь различными соображениями, внес в некоторые из них изменения отдельных слов. Исправления эти ни в коем случае не могли быть сделаны самим Тютчевым, так как между ним и Некрасовым не только не существовало личного общения, но Некрасов в то время даже не знал полного имени «г. Ф.Т.», стихи которого он извлек из долгого забвения.
2. В 1852 г. литератор Н.В. Сушков, муж сестры Тютчева, приступил к подготовке отдельного издания стихотворений поэта. Издание это не было осуществлено, но рукопись его сохранилась. Так называемая «Сушковская тетрадь» заполнена в основном писарскими копиями стихотворений Тютчева: лишь на последних ее страницах — списки, выполненные сестрой поэта Д.И. Сушковой. Копии снимались как с печатных журнальных текстов, так и с автографов, часть которых нам известна. Сушков подверг рукопись редакционной правке, о чем свидетельствуют его карандашные пометки над строками и на полях. В одном случае («Сон на море») стихотворение было предварительно переработано — очевидно, тем же Сушковым — и потом уже переписано. Тетрадь была послана на просмотр Тютчеву, который бегло перелистал ее, ограничившись внесением небольших поправок в текст двух стихотворений («Не то, что мните вы, природа. » и «Ты, волна моя морская. «).
3. Какой рукописный текст послужил основным источником для И.С. Тургенева при подготовке им издания 1854 г., в точности не установлено. В это издание вошли все поправки Некрасова и почти все поправки Сушкова. Но в этом издании появился и новый слой вариантов, в том числе и таких, которые с наибольшей вероятностью могут быть отнесены за счет редакторской правки Тургенева.

Вопросы ударений и ритмики «Silentium!» обсуждались не так давно в ЖЖ-сообществе tiutchev — по инициативе nevmenandr .
Кстати, в комментах там даётся ссылка на чтение В. Набоковым (mp3-файл) «сушковско-тургеневской» редакции «Silentium!» (с ошибочным предположением, что эта ритмически приглаженная версия текста выполнена самим В.Н.).
Там же, в комментах, ссылка на монографию К. Пигарева «Жизнь и творчество Тютчева» (М., 1962) . Одна из главок (с. 276 — 292) полностью посвящена тютчевской ритмике. Рассматривается множество примеров удивительных для своего времени ритмических экспериментов Тютчева, в том числе, разумеется, как едва ли не самый радикальный опыт в этом плане — «Silentium!».
К. Пигарев приводит также фрагменты интереснейшей переписки, связанной с другим, гораздо более поздним стихотворением Тютчева — «Последняя любовь».

Переписку эту завязал в 1888 году П.И. Чайковский. 11 июня он писал вел. кн. Константину Константиновичу, писавшему стихи под псевдонимом «К.Р.» (Константин Романов): «По-моему, русские стихи страдают некоторым однообразием. «Четырехстопный ямб мне надоел», сказал Пушкин, но я прибавлю, что он немножко надоел и читателям. Изобретать новые размеры, выдумывать небывалые ритмические комбинации — ведь это должно быть очень интересно. Если бы я имел хоть искру стихотворческого таланта, я бы непременно этим занялся, и прежде всего попробовал бы писать, как немцы, смешанным размером». К. Романов возразил Чайковскому, что «чередование различных стоп в немецком стихе колет ухо». Признав справедливость этого мнения, Чайковский писал: «Тем не менее, с некоторых пор мне стала нравиться самая эта шероховатость и в то же время почему-то я вообразил, что наш русский стих слишком абсолютно придерживается равномерности в повторении ритмического мотива, что он слишком мягок, симметричен и однообразен». Упомянув далее, что ему «чрезвычайно нравятся» стихи Кантемира «Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен. «, Чайковский выражает надежду, что когда-нибудь в России будут писать «не только тоническим, не только силлабическим, но и древнерусским стихом», по образцу былин, песен и «Слова о полку Игореве». К. Романов сообщил эти рассуждения композитора Фету, чем вызвал с его стороны следующий ответ: «Поэты слова в наше время, когда музыка, ставши самостоятельным искусством, отошла так далеко от слова, иногда совершенно безучастны, чтобы не сказать враждебны к музыке. Так, по крайней мере, говорят о Пушкине, этом вековечном законодателе русского стиха. Нельзя ли, наоборот, сказать то же и о музыкантах? Что касается до немецких стихов, то они, мне кажется, родившись в собственной народной утробе, невзирая на полировку, приданную им Виландом, Шиллером и Гёте, никогда не могли разорвать связи с средневековыми Knittel-Verse Ганса Сакса, которыми, для couleur locale, Гёте начинает своего «Фауста». Что средневековый Фауст не может выражать своего шаткого и болезненного раздумья иначе, как такими стихами, — понятно; но чтобы мы, после того как гениальный Ломоносов прорвал раз навсегда наше общеславянское силлабическое стихосложение и после того как Пушкин дал нам свои чистейшие алмазы, снова тянулись к силлабическому хаосу — это едва ли теперь возможно для русского уха. Что русский стих способен на изумительное разнообразие, доказывает бессмертный Тютчев хотя бы своим стихотворением:

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней

Эта любопытная переписка завершилась следующим письмом Чайковского к К. Романову: «В высшей степени интересно было прочесть. слова Фета по поводу моих дилетантских фантазий о русском стихосложении. Несмотря на коварную его инсинуацию по адресу музыкантов, «безучастных и даже враждебных к поэзии», я испытал огромное удовольствие, прочтя Фетовский отзыв. Пример из Тютчева, приведенный Фетом, вполне разрешает мои недоразумения. Стих: «Нежней мы любим и суеверней» служит превосходным доказательством, что русский стих способен к тому чередованию двух- и трехдольного ритма, которое так пленяет меня в немецком стихе. Остается желать, чтобы подобные случаи были не исключительным, а совершенно обыденным явлением. Во всяком случае сознаюсь, что прежде чем плакаться о том, что русские поэты слишком симметричны, мне следовало бы знать, что то, чего я так жажду для нашей поэзии, уже существует».

А действительно ведь немыслимая ритмика для XIX века, тем более — не для конца его, а для самой что ни на есть середины — «Последняя любовь» написана между 1852 и 1854 гг.
Напомню текст.

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней.
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность.
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

Источник статьи: http://lukomnikov-1.livejournal.com/98158.html