Как написать житие о себе примеры

«Жених евангельский», или Как написать житие суперправедника

2 ЯНВАРЯ 2019 АЛЕКСЕЙ ПЛУЖНИКОВ

Написать чье-то житие легко: надо раздуть до небес достоинства и умолчать о недостатках.

Сегодня 110 лет со дня кончины святого праведного Иоанна Ильича Сергиева (Кронштадтского) . В прошлом году мы неоднократно писали об этом знаменитом пастыре и его неоднозначных дневниках, а также о том, как создается лубочный образ святого вопреки реальности.

Вот и сегодня, например, на сайте Православие. ру публикуются очередные лубочные воспоминания (в пересказе) о кронштадтском священнике — епископа Арсения (Жадановского).

Приведем лишь несколько цитат из этого материала и сравним их с дневниками самого Иоанна Ильича:

«Отмечал владыка Арсений и необычайное гостеприимство Иоанна Кронштадтского. Всех приезжающих гостей он обязательно усаживал за обеденный стол, старался каждому уделить внимание, часто сам прислуживал за столом. Тогда же владыка обратил внимание и на исключительное незлобие батюшки: „по-видимому, он гневался иногда, но очень мимолетно, и скорей от горячности сердца и пламенной души, чем от злобного чувства“».

«У меня обедают свои, то есть братья моей жены. Я должен этому радоваться.

…Ужалил меня сегодня враг сребролюбием в бане (за тестя заплатил) и дома пищелюбием (брат Константин за вечерним чаем). В какую тесноту, скорбь, омрачение, бессилие поверг он меня в тот и другой раз! Какими сетями опутал!

…Брат Алексей изменился к худшему оттого, что не держит пост, да и все они.

…Жена моя любит меня, несмотря на мои грехи или покрывая их любовию, а я не люблю ее и гордо, презорливо смотрю на нее, окаянный, когда вижу особенную дебелость лица ее, заключая из того, что она очень много ела и пила с жадностию.

…Жена моя сказала: надо домашних любить, беречь, ласкать прежде всего, а потом уже других; люби ближнего, как себя, прежде всего в своем доме, в этой малой церкви.

…И на мать озлобился за то, что мой кусочек белого хлеба взяла.

…Не осуждай ядущую жену свою, мать, отца, или брата, или сестру свою: требование природы пусть удовлетворяют — это естественно, и ты делаешь то же.

…Иногда я ярюсь на жену за то, что не оставляет дома ключ от буфета и мне не приходится напиться чаю в то время, когда я хочу.

…Очень резок и груб я в своих требованиях и угрозах! В нынешний день изжарили рыбу на скоромном масле, и я сказал, что впредь брошу ее в лицо, если еще в скоромном масле поджаришь, — за обман.

…Доколе брат Константин не стал истреблять нещадно мои сласти (сахар), дотоле я говорил с ним мирно, смотрел на него с любовию; но когда стал их истреблять, я переменился к нему в чувствах, дух негодования и неприязни закипел во мне, и он точно не брат, а враг сделался мне, — такова сила пристрастия к сластям!

…Суждение мое о иеромонахе Евгении: он очень груб, любит вино, женщин, любит себя выхвалять, сам хвастал о непокорении своем игумену Дамаскину; вдобавок ругатель, назвал сволочью свояченицу Анну К. Цветкову за ее ответ ему, что не приведи Бог видеть больше такого монаха. Из-за этого — ссора, и мне досталось: зачем я не заступаюсь за обиженную, зачем не выгоню монаха вон? А как я гостя буду гнать? Лучше они должны были уклониться от него, а не задориться, не браниться».

«В присутствии батюшки, по словам епископа Арсения, вся атмосфера сразу становилась святой, здесь невозможно было представить праздных шуток и разговоров, никакой разнузданности.
„Впечатление от общения с отцом Иоанном Кронштадтским, — писал владыка, — было неотразимое. Это поистине был жених евангельский: так легко, так духовно-свободно при нем чувствовалось!“
Действие одного присутствия батюшки на окружающих владыка сравнивал с действием чудотворного образа на душу человека, когда „низменные, мелкие интересы отходили на задний план, а душу наполняло одно только высокое, небесное; все объединялись в этом светлом настроении духа, и получалась могучая волна религиозного чувства“».

«Венчал я три свадьбы с диаконом Петром Александровичем и во время первого венчания искусился его вялостью и неповоротливостью — огорчился на него и потому не мог докончить венчания свадьбы, то есть не мог выговаривать слов по причине препятствия засевшего в сердце сатаны. После венчания были крестины — их совершил непреткновенно, твердо, при народе, собравшемся для второй свадьбы. Я думал исправить свою погрешность исправным повенчанием второй и третьей свадеб, но мой брат Петр Александрович соблазнил меня опять своею вялостью, тупостью и неповоротливостью, и я совсем растерялся и смутился, не мог совершенно венчать, связанный сатаною по ребрам моим (..).

…Вчера враг смутил, омрачил и стеснил меня клеветою на сослужащего диакона Александра: показалось мне, что диакон может утаивать деньги из братской кружки по причине записи их в двух местах, а не в одном: в книжке и на листе бумаги. Как ядовита была эта клевета! Как мне было тесно, тяжко! Как я был посрамлен сам в себе! Даже до отчаяния в помиловании Божием доходило!

…О, как жестоко в воскресенье уловил меня враг 1) честолюбием, и 2) сребролюбием, и 3) в том и в другом случае — озлоблением и презорством. Купец Филипп Степанов, взявши благословение, не поцеловал моей руки, и за это озлобился на него и презрел его, и молебна не мог служить; дьячок Василий Михайлович Ярославцев подал поминание во время обедни, и за то на него озлобился, как-де подавать поминание дьячку без денег, когда других, денежных поминаний довольно?

…Согрешил я пред Тобою, Господи, прорекнув, обесчестив пред Александром Лебедевым отца протоиерея и старосту Михаила Дмитриевича Семенова, обозвав их ворами и похитителями церковного имущества и протоиерея — дудкою.

…Еще у брата Константина, живущего прелюбодейно, не должно ни есть, ни пить, по Апостолу: с таким даже и не есть вместе. А я ел и пил, и оттого, между прочим, подвергся тяжкому искушению во время богослужения. Каюсь, Господи! Увы мне! Я сделался участником в любодействе брата моего!

…Выживал чрез меня враг тестя, а теперь выживает свояченицу. О, сатанинская злоба! Не пришлец ли я? Не принят ли я, не обласкан ли? Выживает протоиерея, отца Матфея, тогда как они здешние, а я — пришлец.

…Какой ущерб вере и благочестию от поведения наших старших членов причта, особенно отца протоиерея, какое отвращение от Церкви! — высшее духовное начальство ничего не знает, а проказы все более и более увеличиваются, охлаждение к вере и Церкви — тоже; что делать? Надо, наконец, дать знать хотя Преосвященному викарию, словесно или письмом, о всех крупных беспорядках. Дома он хорош, а в обществе — тормозит сильно и нерезонно.

…По окончании брака, выходя из церкви, принял, по наваждению бесовскому, бесчестие с братиею от пьяного купца Александра Дмитриева, что мы ничтожные люди и без митрополита ничего не можем сделать. Да воздаст ему Господь за служителей Своих, да научит не хулить сан священства, досточестный и для самих Ангелов. Квартальный […] и многие другие были свидетелями.

…Многих я оттолкнул от себя гордостью своею, спесью, злобою, завистью своею. Прежде молились вместе со мною повечеру на ночь сестра моя и брат мой, а теперь перестали, видя злобу мою.

…Во время благодарственного молебна на литургии меня сильно возмущал взгляд дьячка Кутузова — призор недобрых глаз.

…Отец Матфей притесняет бедных прихожан вымогательством денег. У него ли мало денег? Тысячи лежат без всякого движения. И не стыдится, не краснеет, не смущается лихоимствовать, иерей и протоиерей! Возмутительно! Господь отмстит вскоре.

…Дьячок Василий Иванович показал ослушание во время обедни — не пел медленно догматика, когда я просил. Это ему вред, не мне. Штрафу буду подвергать его за ослушание и нерадение.

…Что мне в жене, в этой плоти и крови, бывшей для меня столько раз соблазном и преткновением. Бог с нею: Он да судит ей за то, что она оставляет меня надолго, вот уже две недели!

…Диакон Петр Софронов и дьячок Кутузов — люди низкие, не стоит с ними церемониться и держать себя подальше, да заставлять их делать все, как следует, сохраняя спокойную важность, отнюдь не горячась и не смущаясь их лукавством или простоволосием. Кутузову внушить, чтоб он вежлив был при входе ко мне в квартиру и при спросе меня у слуги моей, — относится неуважительно.

…Н. Сидоров поупрямился показать диакону деньги, собранные по Успенской церкви, когда диакон пришел считать; то же делает и протоиерей… Но что-нибудь значит мое смирение и дерзновение веры, молитва.

…Отец Алексей Цветков и Авдотья Алексеевна, его матушка, сильно обличили меня в несоблюдении поста и крепко напали на меня; отец Алексей назвал меня нигилистом; он и мать сказали, что я дурной пример подаю прихожанам, что я от несоблюдения поста болею ушами.

…Благодарю Господа, простившего мне грех тяжкий (назвал ребенка Лизу куском жиру в чувстве ревности, зависти, неприязни) ради молитвы веры, покаяния, ради всепримиряющей жертвы — Тела и Крови Господней.

…Что я сам делаю, я, обвинитель жестокий других в пьянстве? Сам напился пьян, и так в класс пошел, и детей ввел в соблазн».

«Относился отец Иоанн с большой любовью и вниманием ко всем, не различия сословия и достатка людей. Владыка Арсений в своих записях приводит один такой яркий пример. Однажды в Петербурге один опустившийся на самое дно жизни пьяница проходил мимо вокзала, где увидел огромную толпу народа. Он узнал, что все эти люди ждут приезда Иоанна Кронштадтского. От одного любопытства этот человек решил тоже пойти посмотреть, что же это за священник, которого так встречают. Когда отец Иоанн вышел из поезда, он самыми добрыми словами поприветствовал этого пьяницу и благословил, угадывая за его внешностью многие пережитые им страдания. Эти ласковые слова так поразили отчаявшегося, что вскоре он уже сам пришел в храм к батюшке, а со временем и вовсе нравственно преобразился и вернулся к нормальной жизни. Такова была сила влияния праведного Иоанна Кронштадтского на окружающих».

«Незлобие нищего мальчика: я выдрал его по жестокосердию за волосы, но он снес этот дерзкий поступок мой с незлобием и все-таки не отставал от меня, ласкался ко мне. Предлог выдрать за волосы был тот, что он подстрекал другого мальчика купить вина и пить.

…Тяжкий грех содеял сегодня пред Господом: бедную девочку за надоедание, как мне казалось, ударил в щеку, и в лице ее заушил Самого Господа, ибо как милостыню Он принимает от нас в лице нищих, так и дерзости наши.

…С светскими и военными людьми, с знатью надо ссориться — иначе нельзя: они совсем забылись. По головке гладить их, льстить им — большой грех. Явятся, пожалуй, мудри о себе, как и есть. Надо на каждом шагу доказывать им, что они глупо ведут себя. Выдумали своеобразную, совершенно противуевангельскую жизнь. Сибариты, монголы.

…За удар рукою бедного мальчика-сироты, неотступно просившего милостыни, одолела меня скорбь и теснота, но по молитве покаяния сподобился от Господа милости.

…Сегодня согрешил ко Господу: разъярился на нищих детей, неотступно (конечно в нужде) просивших милостыни, и одного нарвал за волосы в сердцах, а другого за уши и ладонью ударил по голове (малого Лешу).

…Согрешил пред Господом нетерпением и озлоблением на прислугу Анну, в нашем доме воспитанную, за ее неисправность, за ее неприветливость и противодействие: два раза с досадою вырвал за волосы, и когда на крик ее прибежала жена, и ей грозил ударом.

…Сегодня разъярился я на нищих за то, что один из них, парень лет двадцати, пошел пропил мои деньги 40 копеек, данные на сапоги, и опять пришел ко мне просить. Из-за виноватого досталось невиноватому, нищему мальчику, которого в ярости ударил зонтиком по лицу.

…Добавил этот грех другим — озлоблением на нищего старика, бывшего лакея, назойливо приступавшего ко мне за милостыней; я говорил ему: ты пропиваешь на вино деньги, и, когда он гнался за мною, я с яростью набросился на него и подрал за бороду и за волосы.

…Согрешил пред Богом, неистово возопив на нищих и прогнав некоторых из них пинками в задницу за неотступность и частое прошение милостыни в один день.

…Согрешил пред Господом в день сей великий предпразднества Рождества Христова в гневе кричал на двух нищих — мальчика (лет 14-ти) и девочку (лет 12-ти), и однy с гневом хватал за ворот и тряс, а другого ударил по уху в сенях и едва не столкнул с лестницы».

«Хорошо известна, например, была привычка батюшки отдавать нуждающимся даже самое последнее, что у него было».

«Дивен промысел Господа о творящих милостыню. На голодающих самарцев я пожертвовал третьего дня три рубля, и назавтра же Господь возвратил мне их с избытком (частный пристав Прокофьев за молитву родившей жене его).

…Господь непрестанно вот уже несколько лет (пятнадцать) чудесно умножает в руках моих хлебы, или деньги, раздаваемые нищим, так что и я с женою и с родными сыты с избытком, и нищим достаточно».

Уточним еще раз, что приводя весь этот «негатив», «компромат» на святого, мы не хотим доказать, что он был «плохой» и совсем не святой. Просто живой человек, да еще столько оригинальный, как Иоанн Ильич Сергиев, написавший о себе столь подробные дневники, куда как сложнее, чем одна, выпяченная сторона его личности. А его жития как раз и страдают вот этим чуть ли не обожествлением кронштадтского пастыря, при чтении этих житий может создаться впечатление практически абсолютно безгрешного титана духа, который вроде как и пример для всех, но такой же, как Леонардо да Винчи для деревенских маляров — кудыж нам до него! А он был просто человек — горячий, подвижник, но который по жизни накуролесил, нагрешил и натворил зла более чем прилично, поэтому надо относиться более трезво к призывам брать пример с Иоанна Кронштадтского. Ведь немало уже пастырей начинали «кронштадтить» и других призывать следовать этому пути, что крайне опасно, и дневники его — тому отличный пример.

Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/ahilla/jenih-evangelskii-ili-kak-napisat-jitie-superpravednika-5c2c81511db07f00abad3774

О жизни думается сложно и пишется не так легко.

Интервью с писательницей Татьяной Дашкевич

Когда мы читаем житие кого-нибудь из святых, пожалуй, мало кто из нас задумывается о том, как и сколько времени оно создавалось. Во время чтения большинству из нас кажется, что создание такого произведения практически не отличается от других. Однако написать житие даже самому талантливому писателю гораздо сложнее, чем любое другое литературное произведение. Татьяна Дашкевич знает об этом не понаслышке: не так давно она закончила работу над житием архимандрита Серафима (Тяпочкина), и это уже ее третье произведение, написанное в таком жанре.

В Беларуси Татьяну Дашкевич больше знают как детскую писательницу, но, как она сказала, ее любимым жанром в литературе является биография. О процессе создания такого произведения и его особенностях — наша с ней беседа.

— Татьяна, над житием старца Серафима (Тяпочкина) Вы работали на протяжении трех лет. Почему столько времени для этого понадобилось?

Я любое произведение пишу долго. Несмотря на то, что мне очень нравится моя работа, на первом месте у меня все-таки семья. Я воспитываю одна двоих детей. Мы живем в деревне, а сельская жизнь имеет свои особенности, и совмещать ее с профессиональной деятельностью непросто. Но если говорить более объективно, то биография, на мой взгляд, не может писаться быстро. Чтобы создать образ человека, нужно вместе с ним пережить его эпоху. К тому же, надо время и для того, чтобы привыкнуть к фактам его биографии, к деталям его жизни, и привыкнуть настолько, чтобы в них было легко ориентироваться. Поэтому у меня год обычно уходит на знакомство с материалом. Я всегда знаю, что через год будет только черновик. Конечно, по ходу изучения этого материала делаются какие-то наброски, потом пишется черновик, который затем обрабатывается. Но меньше чем за два года сделать это все равно не получится.

— Написание жития имеет какие-либо особенности в отличие от создания литературных произведений других жанров?

Да, конечно. В первую очередь, оно отличается отсутствием вымысла. Например, что касается жития отца Серафима, то есть один факт, который долго и часто оспаривается, и уже породил немало конфликтов. Наверное, многие читали про Зоино стояние. Так вот, духовные чада и просто почитатели отца Серафима разделились на два лагеря: одни утверждают, что это он взял у нее из рук икону, другие — что это был отец Серафим, но другой. Но все же материалы его биографии свидетельствуют о том, что тогда еще старец Серафим был обычным священником, протоиереем Димитрием, и только освободился из заключения под подписку о невыезде. Он никак не мог приехать в Куйбышев, поскольку находился в Днепропетровске. В современном житии нет поля для предположения о том, что будущий старец мистическим образом перенесся в Куйбышев, чтобы взять икону у Зои. Но людям очень нравятся красивые, поэтичные легенды. И это касается не только старца Серафима, но и других святых. Например, когда вышла в свет первая книга о Блаженной Матроне Московской, ее сильно критиковали за то, что там слишком много творчества. Я и сама, нередко ловлю себя на том, что начинаю сомневаться в истинности изложенного материала. Хотя, у каждой эпохи — свои правила, свои стилистические нормы. Взять, к примеру, житие святых Петра и Февронии. Прекрасное произведение в литературном отношении, настоящая поэзия. Там есть диалоги Февронии и змея, Февронии и Петра, причем очень длинные, на полстраницы где-то. Читаешь, наслаждаешься слогом и… задаешься вопросом: «Откуда автор знает, какими словами и как долго они говорили?» В наше время, когда о чудесном исцелении нужно предоставить медицинскую справку, а лучше — две (до исцеления и после него), а при описании жизни священномученика желательно взглянуть на протоколы его допросов, художественный вымысел практически невозможен. Везде есть свои перегибы, и здесь в том числе… Но есть и справедливые требования. Например, из жизни Иоанна Русского, которую я излагала для детей, известно только одно чудо, поэтому больше никаких чудес сочинять нельзя.

Вообще, житие — это своеобразный жанр, и чтобы читателю было интересно читать о жизни святого, писателю еще следует владеть и определенной лексикой. Еще хочу сказать о том, что написание произведения такого жанра практически всегда сопровождается множеством искушений. Были они и у меня.

Но несмотря ни на что, биография, или житие, — все же мой любимый жанр. Общение с человеком святой жизни даже за писательским столом — это счастье. Я осознала, что самое интересное в мире — это жизнь человека, еще в 16 лет, когда как журналист выехала в свою первую командировку. Тогда мне нужно было написать о фабрике, но я написала о тех, кто там работает: об их жизни, увлечениях, внутреннем мире. Статья получилась интересной и получила много отзывов. В следующем материале вышло так же. Постепенно я в конце концов поняла, что мне интереснее всего писать о людях и их жизни.

— А как Вы обычно собираете материал для написания биографии мирянина или жития святого? Где Вы брали его, когда собирались писать о старце Серафиме (Тяпочкине)?

Когда я писала книгу о поэте Алексее Фатьянове, мне приходилось самой искать информацию, ходить, ездить, разговаривать с людьми, встречаться с его современниками. И светлый образ поэта оживал в тех, кто его знал, любил, хранил в своем сердце. В случае со старцем Серафимом мне очень повезло: необходимую информацию предоставил настоятель прихода Свято-Никольского села Ракитного Белгородской епархии протоиерей Николай Германский (он же председатель комиссии по канонизации архимандрита Серафима (Тяпочкина)). Отец Николай в 2006 году сам создал о нем книгу. Именно в приходе этого храма был начат сбор материалов о старце Серафиме. Батюшка Серафим служил в Ракитном двадцать два года, восстанавливал храм из руин, и не только храм, но и человеческие души. Каждый камень в Ракитном хранит память о нем — человеке невероятной трагической судьбы и великой праведности. Как и все подвижники ХХ века, он не избежал арестов, тюрьмы, каторги. Последний раз его арестовали в начале августа 1941 года, когда немцы уже топтали своими сапогами нашу землю. Ему дали 10 лет, а потом еще добавили пять за откровенность: он сказал, что после освобождения останется священником…

А что касается технологии написания… Пока не собраны соответствующие материалы, за работу не возьмешься, а все необходимое, как правило, предоставляет комиссия по канонизации. Условия канонизации, наверное, многим известны. Большинство материалов «предоставляет» как раз народное почитание: комиссия по канонизации собирает воспоминания людей, на основании которых выстраиваются образ и жизнь праведника.

Конечно, я не один раз побывала в Ракитном, помолилась на могилке отца Серафима, встречалась с сельчанами, которые лично знали батюшку и были первыми его прихожанами. Могилка его очень скромная, но от креста нередко исходит благоухание. Там лежит коврик, чтобы можно было поклониться. Землю периодически подсыпают, потому что люди берут ее, когда посещают могилу батюшки. Молитвенная тишина, покой, теплота… Из писем, которые приходили в комиссию по канонизации, мы узнали, что многие исцелялись по молитвам батюшки Серафима, кому-то он помогал советом. Некоторые помнят его вплоть до того, какой была его походка, какой у него был взгляд, какие слова он любил повторять. Подобные свидетельства очень ценны, и чтобы их получить, необходимы прямые контакты с людьми, которые знали этого человека. И постепенно тебе он тоже становится родным.

Сохранились и некоторые вещи отца Серафима: митра, посох, фанерный чемоданчик, с которым он прошел через все ссылки, его облачения, постель, а также книги, четки, одежда. Келья остается в том же виде, в каком была при его жизни. Двор церковный, правда, уже перестроен и имеет более современный вид: положена плитка, поставлен памятник батюшке.

У батюшки Серафима было много духовных чад, так много, что трудно себе представить. Ведь тогда была духовная пустыня, а в Ракитном — настоящий оазис. Сколько мятущихся, задыхающихся в мире безверия душ получили там глоток воздуха! Среди них — архимандрит Алексей (Шенкевич), который сейчас служит в Свято-Духовом Кафедральном соборе Минска, детский писатель Геннадий Снегирев, по книгам которого училось не одно поколение, целая плеяда священства, среди которых — множество известных, талантливых людей, прославляющих Святую Церковь своими трудами. К тому же, сохранились письма отца Серафима из ссылки. Их показала мне его внучка, письма были написаны дочерям, их читать без слез невозможно.

Именно эти письма, в которых буквально звучит голос отца Серафима, стали главными свидетелями его жизни и рассказали о нем больше, чем другие материалы, ведь в этих письмах ссыльный батюшка детально описывает свою жизнь.

— На Ваш взгляд, чтобы написать житие святого, обязательно надо быть верующим человеком?

Да. Вообще, когда пишешь житие кого-нибудь из святых, ощущаешь помощь свыше: открываются новые факты, появляются нужные люди — понимаешь, что Сам Господь помогает.

— Из жизни старца Серафима (Тяпочкина) какие факты Вас особенно впечатлили? Чем, на Ваш взгляд, этот человек в первую очередь может быть интересен читателю?

Я думаю, прежде всего старец Серафим будет интересен читателю, как религиозному, так и светскому, своей судьбой. Он родился в дворянской семье, аристократ по крови, пережил революцию, два его брата были расстреляны, отец умер. В принципе, его жизнь нельзя пересказать кратко: в ней столько разных интересных и в то же время ужасающих фактов. На мой взгляд, она достойна уважения и слез. Особенно меня поразило необычайное смирение батюшки. В течение двух лет он потерял свою семью (жену и двоих детей), пятнадцать лет просидел в тюрьме, но при этом остался верен Господу. У него были необыкновенная любовь к людям и слезный дар, который обезоруживал гордецов и циников. Любая «ледяная глыба» таяла, соприкасаясь с батюшкой, и превращалась в мягкое сердце, открытое Богу и людям.

А вот что меня особенно в нем поразило — это его отношение к жизни. Он очень много претерпел и унижений, и побоев, но, говорят, в тюрьме он тоже выполнял свой долг священника и очень повезло тем, кто там находился рядом с ним. Освободившись, он не мог убить даже комара, запрещал бить мух мухобойкой: видимо, насмотрелся смертей в тюрьме и ссылке, к тому же похоронил близких людей… Словом, необыкновенная любовь была у отца Серафима не только к людям, но и к животным. Кстати, я хочу написать детскую книжку о его отношении к братьям нашим меньшим. Мне по этому поводу рассказывали два интересных случая. У кошки с церковного двора родились котята, и келейница отнесла их на кладбище. Так отец Серафим заставил ее найти их и принести обратно. А вот другой случай. Когда батюшка умер и его погребли, к нему на могилу приползла парализованная собачка. Ее пытались отгонять, оттаскивали, но бесполезно. Три дня она провела на могиле отца Серафима, отказывалась от воды и пищи, а на четвертый день встала на ноги и убежала. И тогда говорить стали, что собачка исцелилась. Он при жизни ведь не только о людях, но и о животных заботился: для него жизнь каждого существа была великой ценностью.

Его служение пришлось на непростое время, когда о Боге даже говорить запрещалось, но в храм, что в селе Ракитное, вереницей шли люди, чтобы послушать проповедь батюшки Серафима или хотя бы увидеть его. Что их тянуло туда? Безусловно, та любовь, которую они там получали, любовь Божия. Кроме того, батюшка обладал так называемым слезным даром: когда он произносил проповедь, весь храм плакал и люди ощущали присутствие Христа. Редко кто обладает даром слез, а вот у батюшки Серафима он был. «Мы чувствовали себя в тот момент первыми христианами», — вспоминают сейчас его духовные чада.

— Недавно Вы получили областную премию в номинации «Детская литература». А Вы писали жития святых для детей?

Да. Это житие Иоанна Русского, святой блаженной Валентины Минской, и об отце Серафиме у меня есть целых два варианта книги для детей. Один уже нашел своего издателя, второй, более беллетризированный, я написала «для себя». Может, и он когда-то будет востребован. Я себе позволяю иногда такую роскошь — писать в стол. Надо сказать, изложение для детей имеет свои особенности. Там, кроме того, что нужно писать только правду, следует еще и излагать все так, чтобы ребенку было понятно. В детских текстах язык должен быть проще, некоторые вещи надо разъяснять, например, устаревшие понятия и предметы, исторические события, крылатые выражения — все, что современным детям может быть непонятно. Ребенку ведь сложно представить, что такое, например, октябрьская революция, тем более, если они и в школе-то ее еще не проходили. По объему тоже есть ограничения: слишком длинные тексты детей утомляют, главы должны быть короткие и законченные. Но вообще, я считаю, что документальная проза в наше время как детская, так и взрослая, весьма востребована. А какова будет судьба произведения после выхода в свет, во многом зависит от автора.

Хочу напомнить, что книга об архимандрите Серафиме еще в работе и, возможно, наш разговор немного преждевременен. Да, она написана, но будет ли одобрена — покажет время. На все Божия воля. У книги ведь тоже есть своя судьба, как и у человека.

Источник статьи: http://pravoslavie.ru/58206.html